Неточные совпадения
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина с сжатым в кулачок
лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
Несчастные мы все трое! ни
тетушки твои, ни я — не предчувствовали, что нам не играть больше. Княгиня встретилась со мной на лестнице и несла такое торжественное, важное
лицо вверх, что я даже не осмелился осведомиться о ее нервах.
Несколько раз в продолжение дня, как только она оставалась одна, Маслова выдвигала карточку из конверта и любовалась ею; но только вечером после дежурства, оставшись одна в комнате, где они спали вдвоем с сиделкой, Маслова совсем вынула из конверта фотографию и долго неподвижно, лаская глазами всякую подробность и
лиц, и одежд, и ступенек балкона, и кустов, на фоне которых вышли изображенные
лица его и ее и
тетушек, смотрела на выцветшую пожелтевшую карточку и не могла налюбоваться в особенности собою, своим молодым, красивым
лицом с вьющимися вокруг лба волосами.
— Брови,
тетушка, совершенно-с такие, какие, вы рассказывали, в молодости были у вас. И по всему
лицу небольшие веснушки.
Лиза купила себе дешевой ценой первого врага в Москве, в
лице своей
тетушки Варвары Ивановны.
Видно, много страдания и страха выражалось на моем
лице, потому что
тетушка, остановившись в лакейской, приласкала меня и сказала: «Не бойся, Сережа!
Произнося последние слова, она бросала выразительные взгляды на
тетушку Татьяну Степановну, которая краснела и потупляла глаза и
лицо в тарелку.
Со всем тем
лицо ее выражало более суеты и озабоченности, чем когда-нибудь; она перебегала от крылечка в клетушку, от клетушки к задним воротам, от задних ворот снова к крылечку, и во все время этих путешествий присутствовавшие могли только видеть одни ноги
тетушки Анны: верхняя же часть ее туловища исчезала совершенно за горшками, лагунчиками, скрывалась за решетом, корчагою или корытом, которые каждый раз подымались горою на груди ее, придерживаемые в обхват руками.
— Глеб, — начал снова дядя Аким, но уже совсем ослабевшим, едва внятным голосом. — Глеб, — продолжал он, отыскивая глазами рыбака, который стоял между тем перед самым
лицом его, —
тетушка Анна… будьте отцами… сирота!.. Там рубашонка… новая осталась… отдайте… сирота!.. И сапожишки… в каморе… все… ему!.. Гриша… о-ох, господи.
Возвратясь на двор, Глеб увидел на крыльце Дуню, которая сидела, закрыв
лицо руками, и горько плакала. Подле нее стояла, пригорюнясь,
тетушка Анна. Глеб прямо пошел к ним.
Взглянув на исхудалое, изнеможенное
лицо своего мужа, на его руки — когда-то мощные и крепкие руки, похожие на ветвь старого вяза, но высохшие, как щепки, и безжизненно сложенные на груди,
тетушка Анна вдруг зарыдала.
Тетушка Анастасия была очень хороша: она par trait [Чертами
лица (франц.)] напоминала самоё княгиню, хотя совсем была на нее не похожа par expression: [Выражением (франц.)] в ее выражении не было той милоты, которая располагала и влекла к княгине всякого человека, ценящего в другом благородные свойства души, но тем не менее княжна была очень красива.
Лицом отец напоминал бабушку, но только не так, как
тетушка Анастасия, то есть не только чертами, но и выражением, но, разумеется, все это сходство отливалось в мужской форме.
Подъезжая к своему дому, за родником на горе, мы встретили верхового парня, который, завидев нас, чрезвычайно обрадовался, заболтал ногами по бокам лошади, на которой ехал, и, сняв издали шапку, подскакал к нам с сияющим
лицом и начал рапортовать
тетушке, какое мы причинили дома всем беспокойство.
Но в это же самое мгновение, может быть именно потому, что мы выдали себя своим шепотом и дрожью, за тесовой перегородкой, где была изба и откуда при разговоре о свечке отзывалась жена Селивана кто-то выбежал и сцепился с тем, кто тихо подкрадывался к нашей двери, и они вдвоем начали ломиться; дверь за рещала, и к нашим ногам полетели стол, скамья и чемоданы, которыми заставилась
тетушка, а в самой распахнувшейся двери появилось
лицо Борисушки, за шею которого держались могучие руки Селивана…
Как во время короткого мгновения, когда сверкнет молния, глаз, находившийся в темноте, вдруг различает разом множество предметов, так и при появлении осветившего нас Селиванова фонаря я видел ужас всех
лиц нашего бедствующего экипажа. Кучер и лакей чуть не повалились перед ним на колена и остолбенели в наклоне,
тетушка подалась назад, как будто хотела продавить спинку кибитки. Няня же припала
лицом к ребенку и вдруг так сократилась, что сама сделалась не больше ребенка.
И едва только опытным в выслеживании разбойничьих дел исправником было высказано последнее предположение о приставной дощечке, которую Селиван мог ночью тихонько отставить и через нее утащить шкатулку, как
тетушка закрыла руками
лицо и упала в кресло.
Тетушка велела позвать его к себе в зал, где она сидела в это время в распашном пеньюаре за утренним чаем, и, посмотрев на него, пригласила его сесть — что было тоже необычайностью для
лиц его сана.
— До свиданья… до свиданья… — вся слегка дрожа, тихо шептала и принужденно улыбалась девушка и глядела в его
лицо, отрывая и в то же время не желая отрывать от его губ свою руку. — Ну, будет… будет… Пойдемте… Пора…
Тетушка ждет к чаю…
И вот я вижу мою добрую старую
тетушку в шелковом платье, вижу ее лиловый зонтик с бахромой, который почему-то так несообразен с этой ужасной по своей простоте картиной смерти,
лицо, готовое сию минуту расплакаться. Помню выразившееся на этом
лице разочарование, что нельзя тут ни к чему употребить арнику, и помню больное, скорбное чувство, которое я испытал, когда она мне с наивным эгоизмом любви сказала: «Пойдем, мой друг. Ах, как это ужасно! А вот ты все один купаешься и плаваешь».
— Жену подослал покончить с
тетушкой, а сам в кусты… Страшно, чай, в
лицо посмотреть покойнице…
Он постепенно за неделю убедился, что она права в том, что тетушка-генеральша «похорохорится, похорохорится, да и в кусты», по образному выражению Дарьи Николаевны, так как никаких ни с какой стороны не было заметно враждебных действий, и даже при встрече с родственниками, он видел только их соболезнующие
лица, насмешливые улыбки, но не слыхал ни одного резкого, неприятного слова по его и его невесты адресу: о его предполагаемом браке точно не знали или не хотели знать — последнее, судя по выражению
лиц родственников и даже просто знакомых, было правильнее.
На постели лежал труп Глафиры Петровны Салтыковой.
Лицо ее было совершенно спокойно, точно она спала, и лишь у углов губ виднелась кровавая пена. Дарья Николаевна отерла ее простыней и, приподняв мертвую голову «тетушки-генеральши», быстро подложила под нее подушку, затем бросилась к двери с криком...
— Зачем путать, матушка-барышня, сама видела, как они из рыдвана вылезали, два гайдука под руки вынимали, Васютка теперь с ними, ее в передней разоблакают… Вас спросила… Чай, знаю я в
лицо их
тетушку, енеральшу Глафиру Петровну.
— А то же, — заговорила «особа», — что я не видел в моей жизни большего испуга и отчаяния, как именно те, которые были написаны на
лице этой несчастной молодой женщины, только что присутствовавшей при внезапной смерти любимой ею
тетушки…